Муж выгнал беременную жену с чемоданами прямо на улицу, даже не подозревая, какой ужас будет ждать его, когда он вернётся домой

Муж выгнал беременную жену с чемоданами прямо на улицу, даже не подозревая, какой ужас будет ждать его, когда он вернётся домой

Андрей считал себя человеком, который всегда держит ситуацию под контролем. Его слово в их семье было последним, и он привык, что Люба с этим мирится. Но беременность жены стала для него не радостью, а неудобством, раздражающим напоминанием о responsibility, которую он брать на себя не хотел. Их последняя ссора была кульминацией месяцев нараставшего напряжения.

— Я не хочу этого ребёнка, — выкрикнул он, и слова прозвучали как приговор. — Я вообще никогда не хотел его.

Люба, стоя у порога их общего гнезда, побледнела, будто от физического удара. Ее пальцы инстинктивно сжались на небольшом, едва заметном холмике под свитером.

— Андрей, мы же планировали… ты же сам говорил, что пора… — ее голос дрожал, пытаясь достучаться до того мужчину, которого она полюбила.

— Ничего я не говорил! — рявкнул он, его лицо исказила гримаса злобы. — Хватит фантазировать. Собирай вещи и уходи. Это мой дом.

Она попыталась напомнить ему о годах совместных усилий: как они откладывали с двух зарплат, как выбирали каждую ручку для шкафа, как мечтали о детской в маленькой, но такой уютной второй комнате. Но юридическая ловушка, которую он так хитро подстроил когда-то — «Не волнуйся, дорогая, я всё оформлю, чтобы было быстрее» — теперь обернулась против нее. В документах черным по белому значилось только его имя.

— В моём доме ты больше не живёшь, — прозвучало окончательно и бесповоротно.

Он не позволил ей собрать фотографии, детские УЗИ-снимки или бабушкино колечко. Он сгреб ее вещи в два чемодана, с таким треском захлопнул крышку, что Люба вздрогнула. Он кинул их в багажник, почти втолкнул ее в машину и молча, сжав зубы, повез к дешевому мотелю на окраине города. Ночь была холодной и промозглой, дождь только что прекратился, оставив лужи и грязь.

— Андрей, прошу… не делай так… я же беременная… — она плакала, цепляясь за рукав его куртки, но он с силой оттолкнул ее руку, вытащил чемоданы и бросил их у замызганного входа.

— Разбирайся сама, — бросил он ему в спину, сел в машину и уехал, не оглянувшись ни разу. В салоне играла громкая музыка, заглушая его собственные мысли. Он чувствовал не вину, а странное, пьянящее ощущение свободы. Проблема решена.

Он поехал к друзьям, в бар, где хвастался, как «избавился от балласта». Он говорил о Любе с таким презрением, что даже его приятели чувствовали неловкость. «Женщина должна знать свое место», — заявил он, заказывая очередной виски. Он был уверен, что вышел победителем. Но муж даже не догадывался, какой ужас его ждет по возвращению домой.

Когда он вернулся в свой район, его сначала охватило странное предчувствие. Воздух пах не свежестью после дождя, а едким, колючим дымом. За поворотом открылась картина, от которой у него похолодела кровь. Его дом, его крепость, его «единственная и законная собственность» был объят пламенем. Оранжево-багровые языки лизали почерневшие стены, из окон валил густой черный дым. Сирены пожарных машин пронзали ночь, их мигающие огни бросали на всё вокруг судорожные алые блики.

Андрей выскочил из машины и бросился вперед, но его остановил крепкий пожарный.
— Мой дом! — закричал он, пытаясь прорваться. — Там мои вещи! Документы!

В этот момент его телефон завибрировал. Сообщение от Любы. Он прочитал его, и мир перевернулся с ног на голову.

«Раз уж мы вместе купили этот дом, значит, вместе его и потеряем».

Ужас, холодный и пронзительный, сковал его. Это она. Она сошла с ума от горя и отомстила ему. Он тут же начал метаться, привлекая внимание полиции.

— Она! Моя жена! Она подожгла дом! — его голос срывался на визг. — Вы обязаны её арестовать! Она преступница!

К нему подошла молодая женщина в форме, старший лейтенант полиции Иванова. Ее лицо было невозмутимым, взгляд — холодным и оценивающим.

— Сэр, успокойтесь. Ваша жена, Любовь Сергеевна, обратилась в наш участок три часа назад, — ее голос был ровным, как сталь. — Она была в состоянии глубокого шока. Врач «скорой», которую мы вызвали, зафиксировал острую стрессовую реакцию и угрозу прерывания беременности на фоне психологической травмы. У нас есть запись с камер видеонаблюдения отеля, где вы высаживаете беременную женщину с чемоданами среди ночи. Есть показания администратора. Кроме того, согласно предварительным брачным договоренностям и распечаткам банковских переводов, после развода половина стоимости этого дома должна была перейти ей. Ваши действия, господин Орлов, мы квалифицируем как самоуправство и оставление в опасности.

Андрей онемел. Его план рушился на глазах, а его самого превращали из пострадавшего в обвиняемого.

— Но… но пожар! — выдохнул он. — Она же написала!

— Что касается пожара, — лейтенант Иванова бросила взгляд на пылающие руины, — то, по предварительным данным пожарно-технической экспертизы, возгорание произошло в распределительном щитке на втором этаже. Причина — короткое замыкание в старой алюминиевой проводке, которую вы, согласно показаниям вашей же жены, отказывались менять, считая это ненужной тратой денег. Никаких признаков поджога не обнаружено. Сообщение вашей супруги, вероятно, было метафорой, отражающей ее эмоциональное состояние. Не пытайтесь переложить свою вину на женщину, которую вы бросили в беспомощном состоянии. Это вы разрушили свою жизнь. Не она.

Андрей рухнул на колени на мокрый асфальт. Голос отказался ему подчиняться. Он смотрел на горящие останки своего «единственного и законного» имущества. Он потерял всё. Дом, сгоревший дотла, не был застрахован — он и на этом «сэкономил». Он потерял жену, которая теперь имела против него железные доказательства. И он потерял будущее, которое даже не успел захотеть.

---

А через несколько месяцев, в тихой и уютной квартирке, которую снимала Люба, пахло молоком и детской присыпкой. На руках у нее спал крошечный сын, ее маленькое чудо, ради которого она нашла в себе силы жить дальше. Адвокат, нанятый ее родителями, вел бракоразводный процесс, и перспективы у Андрея были самые мрачные: суд, вероятные исправительные работы и огромный долг за сгоревшее жилье, который ему предстояло выплачивать одному.

Люба смотрела в окно на заходящее солнце. Ей было страшно, но она была спокойна. Она спасла самое ценное. А его ужас, тот самый, что ждал его у порога дома, был не в огне. Его ужас был в нем самом — в осознании полного, безвозвратного краха, который он устроил себе собственными руками. И с этим ему предстояло жить. Одному.